Я был адъютантом генерала Андерса - Страница 109

• Предыдущая
• 109 / 111
• Следующая

Точно так же и мое дело, как будто законченное, постоянно на нем висело и фактически полностью не было решено. Опасаясь, чтобы оно не стало известно верхам, Андерс стремился любым способом избавиться от меня. С этой целью он прислал ко мне из Италии своего секретаря капрала Строньского.

Строньский прилетел из Италии самолетом. Это было в начале мая 1943 года.

Обычно все мои разговоры с посетителями происходили при свидетелях из числа тюремного персонала. Ими являлись то начальник тюрьмы капитан Мизиняк, то старший сержант Загерский и лишь в редких случаях кто-либо другой.

Здесь же разговор с капралом Строньским происходил без свидетелей и продолжался около полутора часов. Строньский мне заявил, что происшедшее следует считать неприятным недоразумением, которое можно в любой момент исправить. Он сказал, что я могу покинуть тюрьму, и он это оформит буквально в течение нескольких дней, но, конечно, если я соглашусь на некоторые условия, а именно — переменить фамилию и вернуться в армию рядовым. Через несколько недель мне восстановят звание и все вернется к прежнему порядку. Я спросил, зачем мне менять фамилию. Получил ответ, что это необходимо, ибо как Климковский я хорошо известен в корпусе и это могло бы осложнить мне жизнь и вызвать ненужные разговоры.

Я спросил, не является ли это еще одним из способов, имеющих целью ликвидировать меня.

Застигнутый врасплох моим вопросом, Строньский не задумываясь спросил: — Откуда ты об этом знаешь? — но сразу же спохватился, что брякнул глупость, и начал затушевывать свою промашку.

И на этот раз Андерс для осуществления своих подлых намерений воспользовался услугами не слишком умного посла.

После еще нескольких незначительных фраз Строньский вышел.

А между тем и к нам за решетку доходили вести с воли.

Когда в конце июля 1944 года президент Рачкевич вызвал телеграммой Соснковского в Лондон, так как предстояло принять некоторые решения, в частности в связи с восстанием, Соснковский ответил, что не может покинуть Италию, поскольку обязан закончить инспекцию военных частей. Лишь после того, как президент вторичной телеграммой потребовал немедленного прибытия, Соснковский вылетел в Лондон. Все же он задержался на несколько дней в Неаполе, после чего вернулся в Рим. В Риме приказал вызвать к себе военного корреспондента Здислава Бау по срочному делу. Корреспондент был уверен, что получит сообщение огромной государственной важности, тем более, что знал о происходящей закулисной борьбе внутри кабинета Миколайчика. Он знал также содержание телеграммы Рачкевича Соснковскому, переписывал ее на пишущей машинке, когда она поступила из шифровального отдела. Словом, ожидал сенсационного сообщения.

Озабоченный, задыхающийся Бау, как он сам мне об этом рассказывал, вбежав к верховному главнокомандующему, весь превратился в слух, чтобы не пропустить ни одного слова главкома. Сказав несколько общих слов вежливости, верховный главнокомандующий тихим голосом обратился к Бау с такой просьбой:

— Не могли бы Вы сделать так, чтобы моя фотография, знаете, с тем маленьким мальчиком на руках — появилась в «Белом орле», это было бы так кстати, и я был бы очень доволен.

Корреспондент чуть не потерял сознания от услышанного — так оно его поразило. Он кивнул головой и сказал, что фото будет опубликовано. На этом аудиенция закончилась.

Такими оказывались наши вожди в минуты величайших порывов польского народа, в минуты самые для него трудные. Такие «проблемы исключительной важности» они решали.

Не имея возможности больше увиливать и оттягивать, Соснковский в «спешном порядке» наконец 6 августа 1944 года прибыл в Лондон. Находясь там, он мог издавать свои приказы и оказывать влияние на ход борьбы, связанной с самыми большими усилиями поляков в этой войне.

Вскоре Соснковский все же понял, что уделял слишком мало внимания делу восстания. Чтобы исправить свою ошибку, 1 сентября 1944 года он издал приказ, обращенный к Армии Крайовой, в котором дал понять, что англичане слишком мало помогают восстанию.

И тут началось. Разразилось чуть ли не второе восстание, но уже в польских кругах в Лондоне.

Теперь сообща набросились на Соснковского, словно это было самым важным в тот момент. Миколайчик, а также англичане при его поддержке, ну и, конечно, Андерс, считавший, что наступил походящий момент для устранения верховного главнокомандующего и занятия, наконец, этого такого желанного престола, — все они решили использовать обстановку для снятия Соснковского. Андерс быстро приехал в Лондон, чтобы на этот раз лично проследить за ходом событий и не прозевать такого необыкновенного случая, чтобы не повторилось то, что произошло после смерти Сикорского.

Эти прямо-таки непрекращающиеся драки в самых высоких польских сферах, происходившие к тому же в период Варшавского восстания, не только не помогали ему, а наоборот, сводили на нет и так уж незначительный наш международный авторитет. Премьер Миколайчик в первой половине сентября дважды был у президента Рачкевича с требованием снятия Соснковского с занимаемого им поста. В этот период Миколайчик довольно резко выступал против Соснковского потому, что тот вмешивался в политику и тем самым срывал переговоры в Москве, которые вел Миколайчик. Соснковский даже угрожал выйти из подчинения вместе со всеми войсками, если переговоры приведут к объединению лондонского правительства с Люблинским комитетом, что выразил в телеграмме, адресованной Рачкевичу:

«Докладываю господину президенту, что если результатом настоящей поездки в Москву явятся уступки за счет Польши и произойдет в той или иной форме слияние легального правительства с правительством советских агентов, то польские вооруженные силы не потерпят подобного оборота дела, и в таком случае я предвижу трудно оценимый по своим последствиям кризис, могущий выразиться по меньшей мере в отказе подчиняться правительству, которое привело решение польского вопроса к такому состоянию...»